Запись первая. Жена.
Любить человека -
- значит видеть его таким,
каким его создал Бог.
З.Гиппиус.
Старый, полуразвалившийся Запорожец, нещадно подпрыгивая на каждой кочке, нес троих путников и одного водителя в глушь, в местечко, название которого тонкому слуху городских жителей, быть может, будет даже неприятно. Таких мест на просторной карте нашей родины полным-полно и все они как две капли воды похожи друг на друга и внешним видом, и стадией заброшенности, и историей.
Мы миновали покосившуюся деревянную церквушку, миновали ровно так же покосившийся кирпичный Дом Культуры, пару полуразвалившихся домиков и остановились у одного из них. Водитель взял с нас "на кофей", как он сам выразился, и унесся в неизвестность на своем Запорожце цвета алой зари.
Моя жена, опустив тоненький каблучок в жидкую грязь, вскрикнула в ужасе. Потом вскрикнула еще раз, увидев, что трехлетний Тема - наш сын - стоит в джинсах из mothercare уже по колено в грязной луже и радостно там смеется. Взгляд, который она на меня бросила, был подобен пуле, я, кажется, даже почувствовал боль где-то в районе легкого. В этом взгляде было все: ты дурак недоделанный, зачем ты нас сюда притащил, кой черт нам тут делать! Да. Мы с ней разные. Это надо было понять еще до свадьбы пять лет назад. Причем я-то смутно понимал, что ничего хорошего из нашего союза не получиться, но она настырно принялась шить подвенечное платье, и ее родители начали поздравлять нас с помолвкой, когда я ей еще даже кольца не подарил. Когда на второй день после свадьбы мы поссорились из-за того, что я, извиняюсь, не опустил сиденье унитаза, я решился прямо ее спросить: почему все-таки она вышла за меня замуж. Она сказала, что я красивый и она хочет, чтобы ребенок был похож на меня. Мне было лестно. Но потом она добавила, что я еще, оказывается, нравился всем ее подругам, поэтому делом чести было захомутать меня первой. Конечно, чего не скажешь в пылу ссоры, но, с другой стороны, в каждой шутке есть доля шутки и во время ссор-то только правду и узнаешь.
А потом, когда сыну было уже два года, мы решили разводиться. Вернее, пожить отдельно. А теперь она вернулась и сама, подчеркиваю, сама предложила мне поехать всей семьей на мой ежегодный пленэр в эту деревушку. Да, я художник. Да, а она офисный работник. Честно говоря, мне даже сложно запомнить ее должность, не то что рассказать достоверно, чем она занимается. Этой поездкой она вроде как пыталась вернуть нашу семью, которой, по моему мнению, и не было никогда вовсе. Был я, мой сын, она и ее сын. Не было нас и нашего сына. Когда он со мной - он мой, когда с ней - ее. Я не в силах что-либо изменить, но она надеется.
Омерзение было в ее глазах, когда она увидела комнатку, в которой нам предстояло жить. И опять этот взгляд-пуля. Я почувствовал себя белогвардейцем перед расстрелом красными. Но что было делать?
Деревушка, в которую мы приехали, привлекала меня не просто так: неподалеку находился уникальный монастырский комплекс с фресками Дионисия, плюс красивейшая северная природа, девственно-непроходимые леса, гнилые домики, которые строились еще, видно, при крепостном праве и прочие прелести, что так благотворно влияют на художника. Быт занимал меня в самой незначительной степени, отсутствие туалета в доме, душа и компьютера, только усиливало ощущение слияния с природой.
Еще когда жена только предложила мне поехать всем вместе на место моего ежегодного паломничества, я опасался, что же будет, когда она это место увидит, но она и слышать меня не хотела, поставив себе цель разделить мои интересы - метод, о котором наверняка вычитала в каком-нибудь глянцевом журнале. Она была девушкой "с иголочки", правильной до мозга костей, особенно на людях. Вставала в шесть утра и занималась йогой, потом принимала контрастный душ, была вегетарианкой и не ела жирного, сладкого и мучного, спину всегда держала так ровно, что первое время я никак к этому не мог привыкнуть - ну не бывает такого! Даже балерины сутулятся, когда теряют контроль над собой. В этом-то и было дело, жена моя никогда в жизни не теряла над собой контроля, она всегда, каждую секунду контролировала себя и окружающих. Здоровый образ жизни, внешний вид с иголочки, любовь к дорогим брэндам, педантичная аккуратность - хуже жены для меня придумать было нельзя, и вся проблема была в том, что как раз она-то и была моей женой.
* * *
Тут к нам вышла хозяйка дома - Лидия Ивановна Иванова, добродушная старушка неопределенного возраста. Эту женщину я любил, как любит бабушку выпестованный ею внук, за пять лет, что я приезжал, мы сильно сблизились, и с ней я мог говорить о тех вещах и проблемах, о каких с родной матерью говорить просто не мог.
Народ деревенский простой, Лидия Ивановна полюбила в ответ меня как внука всей своей чистой и открытой душой. Был у нее и настоящий внук, вернее внучка, но она приезжала к бабушке один раз в глубоком детстве и с тех пор только на Новый год да на бабушкин день рождения присылала открытки, да и то не каждый год. Лидия Ивановна показывала мне их. Они у нее хранились в отдельном ящичке, заботливо перевязанные красивой атласной лентой - отдельно новогодние и на день рождения. Она гордилась своей внучкой - та была "дохтуром", как говорила она, как я понял из ее рассказов - внучка была медсестрой. Кроме открыток, ничего от внучки не приходило, в смысле, никаких денежных вспоможений бабушке. Лидия Ивановна даже и мысли не допускала, что ее деточка может ей чем-то помогать материально, хотя неизвестно, как жила бы старушка на мизерную пенсию, если бы не свой сад-огород, да корова Буренка. Сама Лидия Ивановна каждое лето посылала внучке в город свои "закрутки" - вареньице, огурчики да помидорчики консервированные, в общем - единственное, что могла. О сыне Лидии Ивановны я никогда ничего не слышал, знаю только, что он был у нее, больше ни слова она никогда о нем не произнесла.
И вот эта моя Лидия Ивановна зашла к нам в комнатку и так и обмерла на месте, увидев Тему:
- Господи! - старушка ласково улыбнулась мальчику. - Мальчонка-то какой у вас, богатырь! Гляньте на него! - И она засмеялась, так ласково, непосредственно. И мне тоже отчего-то так радостно стало на душе, что вот у меня такой сын, и что эта забытая всеми бабушка так рада ему. И мне было радостно вместе с ней. Артем, до того букой стоявший в углу, увидев Лидию Ивановну, просветлел и улыбнулся.
- А я жужжать умею! Хочешь, пожужжу тебе? - серьезно спросил Артем Лидию Ивановну.
Та, умиленная, залилась смехом.
- Ну пожужжи маленький, пожужжи, маленький… - сказала она, улыбаясь.
Только что принялся ребенок жужжать, вовсю демонстрируя мелкие свои молочные зубы, как жена, до того стоявшая в стороне, прижимая к себе сумочку, кинулась, словно Багира в "Маугли", к ребенку со словами:
- Артем, не смей! Как ты себя ведешь?!
И этим разрушила всю теплую семейную атмосферу, что между нами едва установилась.
* * *
- То ж, знать, корова-то была ужо гнилая, что гнилым теленочком-то разродилась! Да ентого ж не докажешь! Там они, сверху, все больно лучше знают! А эвона, давешний-то разговор наш с Акимовной… - монотонно рассказывала Лидия Ивановна, попутно раскатывая тесто под пельмени. Я стоял в углу за этюдником и рисовал ее, уж больно живописной мне показалась эта картина. Артем усердно ковырялся кусочком теста, выданном ему Лидией Ивановной, в муке и что-то угугукал сам с собой. Насупившаяся жена, устав протестовать, что-де, нечего ребенку давать играть едой, он может испачкаться, сидела молча рядом со мной в углу и злостно прохаживалась пилочкой по идеально подточенным ноготкам.
- Нам обязательно все это выслушивать? - громким шепотом осведомилась она, с отвращением посмотрев на меня.
- Что? - спросил я, увлеченный работой.
- Про коров и прочее… Обязательно? Я не могу это все больше слушать!
- Не можешь - не слушай, - как можно спокойнее постарался сказать я. Жена же в ответ, испепелив меня взглядом, с шумом поднялась со стула и вышла вон, демонстративно хлопнув дверью.
Наивен я был, если надеялся, что все так и закончиться. Вечером, когда я усталый и голодный пришел домой после многочасового рисования, жена уже поджидала меня с явно готовой речью.
- Я устала! Да! Я устала и это не смешно! Я тут не могу больше находиться ни секунды…
И все в таком духе. Меня, как водиться, обвинили во всех смертных грехах, вывели к тому, что я на самом деле полная бездарность, что наверняка эти мои "пленэры" сводятся к какой-нибудь жирной доярке, что поджидает меня на сеновале, полном блох и клопов, что она не может больше видеть эту старую дуру хозяйку дома, что та портит ей сына, что ребенок растолстел на ее харчах, и что если меня устраивает такая жизнь, то пускай я здесь и остаюсь ко всем чертям вместе со своей дояркой и этой старой маразматичкой!
И она опять ушла куда-то и опять хлопнула дверью. Я решил не идти за ней, хотя и понимал прекрасно, что ей действительно тяжело, что она попала в совершенно неприемлемые для себя условия и не знает, как быть и как реагировать. Я понимал, но тем ни менее, не пошел следом. Я устало кое-как вымылся под импровизированным душем в корыте с ковшиком, разобрал свои сегодняшние наброски, отсортировав удачные, и попытался лечь спать.
Но заснуть я не смог. Не спалось. В голову лезло слишком много всяких мыслей. Думал в основном о жене и чувствовал себя виноватым. Уже около часа ее не было, и мне оставалось только воображать, что с ней могло приключиться в этой богом забытой деревеньке.
Напуганный своими страшными предположениями я тихо, стараясь не разбудить сына, оделся и вышел из комнаты, отважно намереваясь спасти жену из рук\лап\когтей любого, кто на нее посмеет посягнуть. Далеко идти не пришлось, едва выйдя за дверь, я услышал тихий голос Лидии Ивановны:
- Ну, моя хорошая, ну что ж ты так убиваешься! Не видишь - любит он тебя! И ты его любишь! И дитё у вас такое замечательное!
- Не любит, не любит! - всхлипнув, сказал голос жены.
- Да любит… знаешь, когда раньше приезжал один - только о тебе и талдычил!
- Это неправда, - опять всхлипнув, сказала жена, - он даже когда я рядом обо мне не помнит.
- Вот те крест! - громким шепотом заверила ее Лидия Ивановна. - Только о тебе и говорил! О тебе да о сынишке вашенском. А об чем ему еще-то говорить? Вы у него самые дорогие и есть, енто он сам так сказал: самые дорогие!
Секунду длилось молчание. За это время я успел полностью переосмыслить наши с женой отношения. Все перевернулось с ног на голову.
Я не мог сдержать улыбки, когда жена сказала:
- Правда? Так и сказал? - и столько детской радости, надежды было в ее голосе! Это была моя жена и в то же время и не она совсем. Такой я знал ее до этого всего однажды… когда она сказала мне, что ждет ребенка. И теперь вот сейчас… Два раза за пять лет. Всего два раза она обнажила свои чувства перед другим человеком. Два раза за пять лет. Всего два раза она была по-настоящему искренна. Два раза за пять лет. Она была искренна с женщиной, которую час назад называла "старой маразматичкой" и с мужчиной, которому чуть ли не каждый день заявляла, что он полное ничтожество и бездарь. Два раза за пять лет. Всего два раза. Целых два раза.